Престиж - Страница 64

Каттер этого не одобрял; он дождался конца гастролей, но по возвращении мы с ним немедленно расстались.

Равно как и с Джулией, что было неизбежно. Когда я лежу по ночам без сна, меня до сих пор преследуют раздумья о бессмысленности этой жертвы. Когда-то Джулия была для меня всем; можно сказать, именно она помогла мне войти в тот мир, где я существую и поныне. Мои дети, беспомощные и невинные, тоже принесены в жертву. Скажу лишь одно: мое безумие – это безумие страсти; все иные чувства, кроме влечения к Оливии, во мне отмерли.

Поэтому я не могу доверить бумаге (пусть даже оставшись наедине со своим дневником) слова, поступки и страдания последних месяцев. Говорить и действовать досталось мне, а страдать – Джулии.

Теперь я обеспечиваю Джулии жизнь в отдельном доме, где она поселилась под видом вдовы. Дети остались с нею, она избавлена от материальных затруднений и не обязана встречаться со мной, если сама этого не захочет. Кстати сказать, мне и не следует появляться у нее в доме, чтобы не нарушить видимость ее вдовства. Вот так я волей-неволей превратился в покойника. Навещать детей у них дома мне заказано, приходится довольствоваться редкими прогулками. Виню в этом только себя самого.

Встречаясь с детьми, я мимолетно вижу и Джулию; от ее нежной кротости у меня сжимается сердце. Но обратной дороги нет. Что сделано, того не вернуть. Когда я не думаю о потере семьи, мне кажется, что я счастлив. Но я ни у кого не ищу оправдания. Я знаю, что сломал себе жизнь.

У меня всегда было правило – не делать людям зла. Даже оставаясь на ножах с Борденом, я далек от мысли причинить ему боль или подвергнуть опасности; по мне, лучше его вывести из равновесия или осмеять перед публикой. Но теперь я вижу, что причинил страшное зло четверым душам, ближе которых у меня никого не было. Рискуя показаться пустословом, могу только дать зарок, что ничего подобного больше не сотворю.

14 сентября 1893

Моя карьера сызнова начинает обретать устойчивость. Из-за перипетий, последовавших за моим возвращением из Соединенных Штатов, я упустил все ангажементы, которые обеспечил Анвин за время моего отсутствия. Ну, ничего: я вернулся не с пустыми руками и подумал, что могу позволить себе некоторое время не работать.

Сегодня я открыл дневник потому, что почувствовал в себе порыв выбраться из трясины самобичевания и апатии, дабы вернуться на сцену. Я дал распоряжения Анвину, и, возможно, мои дела опять пойдут на лад.

В ознаменование этого решения мы с Оливией сходили в костюмерное ателье, где с нее сняли мерку для пошива выбранного ею сценического наряда.

1 декабря 1893

В моем рабочем графике значится получасовое рождественское выступление в сиротском приюте. Остальные строчки пусты. Не за горами 1894 год, а работы не предвидится. С начала сентября мои доходы составили всего 18 фунтов и 18 шиллингов.

Как говорит Хескет Анвин, обо мне ползут сплетни. Он советует не придавать им значения, полагая, что памятный успех моих американских гастролей вполне мог вызвать чью-то зависть.

Но меня это известие встревожило. Неужели за всем этим стоит Борден?

Мы с Оливией обсуждаем перспективы возвращения к спиритизму: надо же как-то сводить концы с концами; но я на это пойду лишь в самом крайнем случае.

Пока есть возможность, целыми днями упражняюсь и репетирую. Фокусник должен тренироваться как можно больше, потому что каждая минута тренировки повышает артистизм. Поэтому я постоянно занимаюсь в студии – когда один, когда вместе с Оливией – и загоняю себя до изнеможения. Хотя ловкость рук постепенно восстанавливается, временами на меня накатывает такая безысходность, что я перестаю понимать, какой смысл в этих репетициях.

Зато дети-сироты увидят великолепное представление!

14 декабря 1893

К нам поступили заявки на январь и февраль. Не бог весть что, но мы заметно приободрились.

20 декабря 1893

Заявок на январь прибавилось; одна из них, между прочим, возникла из-за отмены выступления некоего Профессора Магии! Буду счастлив забрать себе его гонорар.

23 декабря 1893

Рождество оказалось счастливым! Меня посетила любопытная мысль, которую и спешу записать, пока не передумал. (Как только решение записано черным по белому, оно становится окончательным!) Анвин прислал мне договор на выступление 19 января в театре «Принцесс-Ройял» в Стритэме. Это и есть отмененный ангажемент Бордена. Просматривая текст (в последнее время контракты поступают так редко, что можно подписывать не глядя!), я уперся взглядом в один из последних пунктов. В нем содержалось достаточно распространенное условие, которое ставится при замене артиста: мое выступление должно было соответствовать техническому и художественному уровню отмененного номера.

Первой моей реакцией был саркастический смешок: по иронии судьбы, мне предлагалось равняться на Бордена. Но потом я призадумался. Если мне суждено заменить Бордена, почему бы не выступить с точной копией его же номера? Иными словами, почему бы, в конце концов, не показать Бордену его собственный иллюзион?

Я настолько загорелся этой мыслью, что целый день метался по Лондону в поисках возможного двойника. Правда, время сейчас самое неподходящее: все безработные актеры, которые с утра до ночи обретаются в пивных Вест-Энда, сейчас заняты в рождественских представлениях.

На подготовку остается чуть более трех недель. Завтра приступаю к изготовлению ящиков!

4 января 1894

Осталось две недели; наконец-то сыскался подходящий кандидат! Его зовут Джеральд Уильям Рут, он актер, чтец, исполнитель монологов… а по большому счету, обыкновенный пьяница и дебошир. Мистер Рут остро нуждается в деньгах; я взял с него клятву, что до окончания наших совместных выступлений он не будет в течение дня прикладываться к рюмке, пока не отработает программу. Он лезет вон из кожи, и те гроши, что я в состоянии ему платить, по его меркам выглядят щедрым жалованьем. Можно надеяться, что он меня не подведет.