Престиж - Страница 39

Что же касается Клайва Бордена, следование законам здравого смысла, похоже, не было его отличительной чертой, вне зависимости от судеб его предков. Мне с трудом удалось собрать о нем хоть какие-то сведения. Я установила, что он родился в западной части Лондона. Детство у него было совершенно заурядное, если не считать спортивных успехов. После школы он поступил в колледж в Лоуборо, но бросил учебу после первого курса. В последующие десять лет он зачастую не имел крыши над головой и жил, по-видимому, у родственников и знакомых. Несколько раз в нетрезвом виде задерживался полицией за нарушение общественного порядка, но ухитрился ни разу не попасть под суд. Причисляя себя к актерам, перебивался, как мог, скудными заработками на киносъемках, но не поднимался выше статиста или дублера, а в промежутках сидел на пособии по безработице. В его жизни был только один непродолжительный период душевного и физического спокойствия, когда он познакомился с Дианой Эллингтон и женился на ней. Они поселились в Твикенхэме, в графстве Миддлсекс, но брак оказался трагически коротким. После смерти Дианы Клайв Борден не стал менять квартиру и сумел заручиться помощью своей замужней сестры, жившей неподалеку, в воспитании маленького сына. Он продолжал работать в кино и вернулся к безалаберному существованию, но его ребенок, судя по всему, не голодал. Таковы, в общем и целом, были обстоятельства его жизни во время визита к моим родителям.

(После этого визита он съехал с квартиры в Твикенхэме и, очевидно, опять перебрался в центр Лондона, а зимой 1971 года уехал за границу. Вначале его путь лежал в США, но потом он отправился то ли в Канаду, то ли в Австралию. По словам его сестры, он сменил фамилию и сознательно порвал все связи с прошлым. Мои посильные розыски не дали ничего: не удалось даже установить, жив ли он или нет.)

Теперь я вернусь к визиту Клайва Бордена в Колдлоу-Хаус и попытаюсь восстановить картину того, что происходило в гостиной, пока мы, дети, играли наверху.

Скорее всего, отец всячески старался выказать гостеприимство: откупорил по такому поводу бутылку редкого вина и наполнил бокалы. Закуски, надо думать, были обильными. Потом он вежливо осведомился у мистера Бордена, как прошла его поездка на автомобиле, спросил мнение гостя по поводу текущих событий или просто осведомился, как у того идут дела. Именно так вел себя наш отец в тех ситуациях, исход которых был либо непредсказуем, либо неподконтролен. Это была фальшиво-приятная видимость, которую создавал благонравный английский джентльмен, видимость, которая не таила ничего дурного, но в данном случае оказалась совершенно неуместной. Как мне представляется, она лишь осложняла любые попытки примирения.

Мама между тем играла более утонченную роль. Она гораздо лучше, чем любой из двоих мужчин, понимала напряженность в отношениях обеих сторон, но ее сдерживало то, что в этом деле она, в общем-то, лицо постороннее. Думаю, она больше помалкивала – по крайней мере, в течение первого часа, но сознавала, что нужно сосредоточиться на том единственном предмете, который касался их всех. Скорее всего, она пыталась тонко и ненавязчиво направлять разговор в определенное русло.

Мне труднее говорить о Клайве Бордене, так как его я совсем не знала, но он, возможно, выступил инициатором этой встречи. Уверена, мои родители не стали бы этим заниматься. Не исключено, что визиту предшествовал обмен письмами, результатом которого и стало приглашение Бордена в наш дом. Учитывая известное мне теперь его финансовое положение, можно допустить, что в результате примирения он надеялся поправить свои дела. Или, скажем, разыскал какие-нибудь фамильные мемуары, объясняющие или оправдывающие поведение Альфреда Бордена. (Книга Бордена в то время, конечно, уже была опубликована, но о ней едва ли было известно людям, не причастным к миру магии.) С другой стороны, он, возможно, узнал о существовании личного дневника Руперта Энджера; естественно было предположить – в силу его маниакальной привычки фиксировать все даты, цифры и подробности, – что он и вправду вел дневник, но либо спрятал, либо уничтожил его перед смертью.

Не сомневаюсь, что мотивом встречи, кто бы ее ни предложил, было желание прекратить распри. Судя по тому, что я тогда увидела и помню сейчас, атмосфера была достаточно теплой, по крайней мере вначале. Ведь это была встреча лицом к лицу – их собственные родители, несмотря на все старания, до этого так и не дошли.

Как бы то ни было, за встречей стояла какая-то старая вражда. Ни один другой предмет не сближал наши семьи столь тесно и не разделял их с такой неизбежностью. Любезность моего отца, равно как и нервозность Бордена, в конце концов должна была сойти на нет. Один из них, по-видимому, произнес: ну, что нового вы можете сказать о случившемся?

Когда я обращаюсь мыслями к прошлому, идиотизм этой безвыходной ситуации меня просто удручает. Любая профессиональная тайна, сдерживавшая когда-то наших прадедов, должна была кануть в небытие вместе с ними. Никто из их потомков не стал фокусником и не обнаружил никаких склонностей к магии. Если кто-то проявил хоть малейший интерес к данному предмету, то это я – да и то лишь по необходимости, в результате некоторых попыток разобраться в происшедшем. Я прочла кое-какие книги по иллюзионному искусству и несколько биографий знаменитых фокусников. По большей части это были публикации нашего времени, а самая старая книга из всех, мною прочитанных, написана Альфредом Борденом. Как я узнала, с конца прошлого века искусство магии продвинулось далеко вперед, тогдашние популярные фокусы давно вышли из моды, а им на смену пришел более современный иллюзионизм. Например, во времена наших прадедов еще не был известен трюк с распиливанием человека. Этот знакомый всем фокус был изобретен лишь в двадцатых годах нашего века, когда ни Дантона, ни Профессора уже давно не было в живых. Магия и держится на том, чтобы иллюзионисты придумывали все более загадочные способы осуществления своих фокусов. Сейчас выступления Профессора показались бы странными, неостроумными, затянутыми, а главное – лишенными загадочности. Принесший ему известность и богатство трюк выглядел бы музейной реликвией, и любой уважающий себя соперник смог бы без труда воспроизвести этот номер и придать ему еще большую загадочность.